Благие животные (А. Дугин)

Животные в этом режиме имажинэра перестают быть врагами, перестают внушать ужас и вызывать ненависть. От охоты на диких зверей и опасения их оскаленных пастей и цепких когтей мы переходим к практике приручения, к побратимству со зверями, к аккультурации и социализации животных, иногда к браку с ними. Звери здесь позитивны. Они являются помощниками (особенно это важно для структуры волшебной сказки, где фигура помощника – чаще всего помощника-зверя - фундаментальна в большинстве сюжетов(11-2)).

Отнесение зверей к смерти и времени затушевывается вплоть до прямой противоположности - они, напротив, спасают, лечат, воскрешают, помогают обрести бессмертие и помолодеть. Так же дело обстоит и с чудовищами, которые в мистическом ноктюрне оказываются «заколдованным принцем», «братом Иванушкой» и т.д.

В дальневосточной традиции (Китай, Япония, Корея, культуры Малайзии) дракон или летающий единорог («цилинь» - у китайцев, «кирин» – у японцев) приобретает позитивные функции и рассматривается как символ небесного логоса, квинтэссенции стихий (он соответствует синтезу четырех элементов и четырех сторон света).

Крупнейший русский исследователь фольклора и сторонник структуралистского метода В.Пропп подробно описал дуализм отношения к зверям и чудовищам в русских волшебных сказках(11-3). Мы видим в них сюжеты прямого антагонизма (достигающего кульминации в богатырских былинах или старинах), но вместе с тем сюжеты взаимодополнения, побратимства и родства. В соответствии с марксистской эволюционистской концепцией сам Пропп истолковывает эвфемистические сюжеты как наследие охотнических доземледельческих обществ, где преобладала идея инициатического родства с животными, откуда и возникают темы взаимопроглатывания человека и животного для обеспечения удачи на охоте и восполнения баланса в окружающем мире. А мифы богатырского змееборчества появились, по его мнению, позднее, после «неолитической революции» и перехода к земледелию, когда побратимства с животными и соответствующие инициации утратили свое социально-хозяйственное значение. Освободив эти реконструкции от диахронической перспективы и иррелевантной веры в «прогресс», мы получаем ясно прослеживаемый дуализм отношений к зверям в режиме диурна и в режиме мистического ноктюрна, которые можно рассмотреть синхронически, как выражение структур двух режимов, сосуществующих в имажинэре одновременно и параллельно друг другу. Многие верные интуиции Проппа относительно возможности положительного истолкования некоторых негативных персонажей волшебных сказок в специфическом социальном контексте развили в своих трудах историк И.Я.Фроянов и филолог Ю.И.Юдин(11-4) (1938--1995).

С позиции диурна такая трансформация врага в друга выглядит как «стокгольмский синдром»(12).