Письмо об эстетическом воспитании человека 4 (Ф. Шиллер)

[luchnivik]

Несомненно одно: только тогда преобладание такого характера в народе может сделать безболезненным преобразование государства по моральным принципам и только такой характер может поручиться за долго­вечность этого преобразования. Когда создается мо­ральное государство, тогда на нравственный закон рас­считывают, как на созидающую силу, и свободная воля вовлекается в мир причин, где все связано строгою необходимостью и постоянством. Мы знаем, однако, что определения человеческой воли всегда случайны и что только в абсолютном существе физическая необхо­димость совпадает с моральною. Итак, если на нравственное поведение человека рассчитывать, как на природные следствия, то в нем такая природа должна быть и собственные побуждения должны направить че­ловека к такому образу действия, который может быть лишь следствием нравственного характера.

Но воля человека имеет совершенно свободный вы­бор между обязанностью и склонностью, и никакое фи­зическое принуждение не должно вмешиваться в эту царственную прерогативу его личности. И если жела­тельно, чтобы человек сохранил эту способность вы­бора и тем не менее остался положительным звеном в причинной связи сил, то это может быть достигнуто лишь тем, что действия двух указанных пружин в мире явлений оказались бы тожественными и что содержа­ние его воли, при всем различии в форме, оставалось бы тем же самым, то есть его побуждения были бы на­столько согласны с его разумом, что могли бы стать всеобщим законом.

Можно сказать, что во всякой человеческой лич­ности, по предрасположению и назначению, живет чис­тый идеальный человек, и великая задача бытия чело­века в том, чтобы при всех переменах согласоваться с его неизменным единством. Этот чистый человек, более или менее ясно проявляющийся в каждом субъекте, представлен в государстве — в этой объективной и как бы каноничной форме, чье разнообразие субъектов стремится к единению. Но можно себе представить два различных способа согласования человека во времени и человека в идее, а следовательно, и столько же спо­собов осуществления государства в индивидах, а именно: или чистый человек подавит эмпирического, государство уничтожит индивидов, или же индивид станет государством, человек во времени облагоро­дится и станет идеальным человеком.

Правда, в односторонней моральной оценке это раз­личие отпадает, ибо разум лишь тогда удовлетворен, когда его закон господствует безусловно; но тем боль­шее значение получает это различие в совершенной ан­тропологической оценке, где наряду с формой прини­мается во внимание и содержание, а также имеет голос и живое ощущение. Правда, разум требует единства, природа же — разнообразия, а человек подчинен обоим законодательствам. Законодательство разума * запечатлено неподкупным сознанием, законодательство природы — неистребимым чувством. Если нравствен­ный характер может получить силу лишь благодаря тому, что естественный принесен ему в жертву, то это всегда свидетельствует о недостаточности развития, и весьма несовершенно то государственное устройство, которое может добиться единства лишь принесением в жертву разнообразия. Государство должно уважать в личности не только объективный и родовой, но и субъ­ективный и специфический характер, и, распространяя незримо господство нравственности, оно не должно опустошать царства явлений.

Ремесленник, обрабатывая бесформенный материал, не останавливается перед насилием над ним, чтобы придать ему форму соответственно его целям; ибо при­рода, которую он обрабатывает, сама по себе не заслу­живает уважения, и он не заботится о целом ради час­тей, а напротив — о частях ради целого. Художник, приступая к обработке того же материала, также мало останавливается перед насилием над ним, он только из­бегает выставлять это насилие напоказ: материал, ко­торый он обрабатывает, он уважает столь же мало, сколь и ремесленник; он только постарается обмануть кажущейся уступчивостью глаз, который оберегает свободу этого материала. Совсем иное дело с художни­ком-педагогом** или политиком, который в одно и то же время в человеке видит как свой материал, так и свою задачу. Здесь цель возвращается к материалу, и только потому части могут подчиниться целому, что целое служит частям. Уважение, с которым политический мастер касается своего материала, должно быть совер­шенно иным, чем то, с которым художник относится к своему материалу; первый должен щадить своеобра­зии и индивидуальность материала объективно и ради внутреннего существа, а не только субъективно и ради обманчивого впечатления чувства.

Но именно потому, что государство должно быть организацией, которая образуется сама по себе и сама для себя, оно может стать действительным, лишь по­скольку части разовьются до идеи целого. Так как го­сударство служит представителем чистой и объектив­ной человеческой природы в сердцах своих граждан, то оно должно относиться к своим гражданам так, как они сами к себе относятся, и может уважать лишь в той мере их субъективную человечность, в какой она объективно облагородилась. Если внутренне человек согласен сам с собою, то он и при наибольшем обобщении своего по­ведения сохранит свое своеобразие, и государство ста­нет лишь выразителем его добрых инстинктов, более ясной формулой его внутренней закономерности. Если же, напротив, в характере известного народа субъек­тивный человек еще настолько противоречит объектив­ному, что только подавлением первого можно доставить второму победу, то и государство выкажет по отноше­нию к гражданам суровую строгость закона и, чтобы не стать жертвой их, должно будет без уважения раз­давить враждебную индивидуальность.

Человек же двояким образом может быть противо­поставлен себе: или как дикарь — когда его чувства господствуют над его правилами, или как варвар — когда его правила разрушают его чувства. Дикарь пре­зирает искусство и признает природу за неограничен­ного владыку над собой; варвар презирает и бесчестит природу, но, более презренный, чем дикарь, он часто оказывается рабом своего раба. Образованный человек создает себе из природы друга и уважает ее свободу, обуздывая ее произвол.

Итак, разум, внося в физическое общество свое мо­ральное единство, не должен оскорблять разнообразие природы. Природа же, желая сохранить разнообразие в моральном строении общества, не должна тем самым наносить ущерб моральному единству; победоносная форма одинаково далека как от однообразия, так и от беспорядка. Итак, цельность характера должна быть обретена в народе, который оказался бы достойным и способным променять государство нужды на государ­ство свободы.

* Я ссылаюсь здесь на недавно появившееся сочинение моего друга Фихте: “О назначении ученого”, где из настоя­щего положения читатель найдет чрезвычайно ясный вывод, которого на этом пути еще никто не искал.

** прим. luchnivik - скорее всего речь идёт о слове artist или похожем на него. artist - это художник, но ещё и артист, человек искусства. В данном случае имеется в виду педагог-творец.

[luchnivik]

Правда, разум требует единства, природа же — разнообразия, а человек подчинен обоим законодательствам.

Интересная дихотомия. Предпосылки для рациональности-иррациональности?

[luchnivik]

Законодательство разума * запечатлено неподкупным сознанием, законодательство природы — неистребимым чувством.

А это уже этика-логика.